Конец «Эры Водолея»

В последние месяц-полтора, после того, как мир засел в самоизоляциию, многие вдруг стали с невероятной теплотой вспоминать совсем недавнее прошлое, когда все было «зашибись». На мой взгляд, подобные «флэшбеки» – нытье неудачников, которые верили в стабильность и велись на модные течения.

Больше всего – то ли напоказ, то ли вполне реально – наши соотечественники скучают по событиям середины «нулевых», когда доллар был по 28, нефть по 100, а средней руки менеджер вполне мог без всяких «леваков» заработать пару тысяч баксов в месяц. Поскольку в моих соцсетях «френдов» немало, я постепенно выстроил практически репрезентативную выборку из всех возрастов. Фактически единственное, что могло заставить меня вычеркнуть того или иного человека из новостной ленты, – косноязычность. Как результат, я ежедневно вижу сотни «мыслеизлияний». При этом особенно забавно наблюдать за «поколением Y» – персонажами, родившимися в уже независимой России и вошедшими в сознательный возраст как раз в то самое «богатое» время. Их еще называют миллениалами. Так вот, они, как оказалось, самый неприспособленный для жизненных испытаний пласт общества.

Мне повезло, я вырос в 1980-х и застал агонию Советского Союза. Дефицит, талоны на сахар, продуктовые заказы по блату с черного входа магазина. Любой советский ребенок с молоком матери и с «Любительской» колбасой по 2,90 впитывал мысль, что общее – значит плохое. Нужно иметь свое. Для меня слово «достать» до сих пор означает «купить что-то вожделенное и труднодоступное». Эта семантика не умещается в отформатированный 64-битный мозг миллениалов: они достают или друг друга, или окружающих, или флэшку из смартфона. Абсолютно потерянное поколение! Выросли на деньгах, накопленных родителями. Не знают, кто такой Владимир Ульянов, – ведь им это не нужно.

Зато им свойственны романтизм и инфантилизм. Они являются той самой целевой аудиторией, ради которой изуродовали плиткой всю Москву. Идеальные потребители того, чего нормальному человеку не требуется. Именно для них придумали каршеринг, антикафе и прокат велосипедов. И вот сидят теперь эти бедолаги – продукт нынешнего века – и не понимают, что же происходит. Их выгнали из коворкингов, стартапы разорились, барбершопы закрылись, смузи замешать некому, а каршеринга в радиусе ста метров от квартиры на карте почему-то нет. Такой кейс прогрессивному «сетевому» поколению уже не по зубам. Они в ступоре. Их идеалы, как оказалось, выстроены на пустоте. Те, кто постарше, в очередной раз оплачивая штраф за превышение скорости на своей машине, искренне миллениалам соболезнуют.

Ибо, как мы знаем, нет в мире более сопереживающего народа. И нет в нашей стране ничего более святого, чем частная собственность. Мы стали свидетелями любопытного парадокса: молодежь менее пригодна к непредсказуемой реальности, чем их родители. «Свидетели Саманты Смит», по крайней мере те из них, кто не спился и не снюхался, строят жизнь вокруг имущества – движимого и недвижимого. Они копят на автомобиль, откладывают на квартиру, «всё – в дом»… Ну вы же в курсе…

Да, я сужу по себе. Еще лет десять назад я был уверен, что, став автомобильным журналистом, выбрал лучшую профессию на земле. Я застал те самые «жирные» годы, когда на премьеру немецкого седана в «Мегаспорт» могли привезти Jamiroquai, ради покатушек на новом внедорожнике по Карелии японцы арендовали для перевозки пишущей братии частный бизнес-джет, а на пресс-конференциях раздавали блокноты Moleskine и ручки Parker. Тогда мысль о личном автомобиле казалась мне абсурдной: под «пятой точкой» всегда была какая-нибудь новинка автопрома, взятая на редакционный тест. Но с тех пор жизнь изменилась кардинально: автомобильная пресса перестала быть самой кассовой, заработки сократились в разы, а уверенность в будущем бесследно растворилась в тысячах напечатанных на ноутбуке знаков.

Однако советская генетика возобладала: достигнув определенной степени отчаяния, я все же купил себе автомобиль. Подержанный, но хороший. Казалось бы, еще недавно я многократно тестировал его, каждый раз радуясь даже ничтожному рестайлингу как поводу для очередного «испытания потребительских свойств». Теперь, спустя каких-то жалких восемь лет, он мой. И несмотря на то, что до сих пор нахожусь «в струе» (работаю в автомобильной прессе) и новенькие тестовые машины по-прежнему доступны, ключ от собственного сокровища всегда ношу с собой. Он греет мне душу. Я пошел на этот серьезный финансовый шаг только ради одного – чувства, что мою свободу никто не отнимет. Что всегда, даже потеряв работу, смогу отвезти маму на плановый «техосмотр» в поликлинике. Что никакие штрафы за нарушение режима самоизоляции не помешают мне закупить пару ящиков гречки и упаковку туалетной бумаги в крупном, но ни разу не ближайшем супермаркете и без проблем доставить это добро в свою квартиру. Паническая ситуация с глобальной пандемией стала для мира миллениалов весьма полезной встряской: сама Вселенная дает понять, что их идеалы несостоятельны. Что никогда общее не сможет заменить личное. И что стремиться к владению любым имуществом – это естественно. Разумеется, когда шумиха вокруг вируса утихнет, опять откроются и барбершопы, и коворкинги, на карточки с кэшбеком станут капать вечно тающие рубли. Но если хоть часть из этих обездоленных осознает, что личный автомобиль – это не так уж плохо, мир станет чуточку лучше. В обратном меня никто не убедит